© Евгений Гребенка

 Текст печатается по изданию: Физиология Петербурга / Подгот. текста и примеч. В. А. Недзвецкого. М., «Советская Россия», 1984. - (Б-ка рус. худож. публицистики).

 «Учись, друг мой,- часто говаривала покойная бабушка, когда я был еще ребенком,- учись, вырастешь да будешь умен, поедешь в Петербург на службу, станешь носить шитый мундир, заживешь в золотых палатах на самой Петербургской стороне, на самой Дворянской улице. Ты ведь дворянин».

 Не знаю почему, а моя бабушка, никогда не быв в Петербурге, имела высокое понятие о Петербургской стороне, может быть, оттого, что у нашего деревенского священника был сын, служивший в Петербурге.

 Вам это странно? Погодите. Часто священник, обедая по праздникам в нашем доме, рассказывал о своем сыне, как он живет в столице, как нередко имеет счастие говорить с генералами. При всем уважении к священнику бабушка, слушая рассказы его о сыне, кажется, не всему безусловно верила и почти всегда говаривала: «Дай-то бог мне до смерти увидеть, отец Петр, вашего Ивана Петровича».

 Желание старухи сбылось.

 В одно прекрасное лето Иван Петрович приехал в отпуск к своему батюшке, отцу Петру, и в один прекрасный день явился к нам в гости, в каком-то невиданном в наших краях мундире, при шпаге, с треуголкою под мышкой.

 Мы с бабушкой рассматривали приезжего петербургца как редкого зверя; наконец, она не вытерпела, подсела к нему и закидала его разными современными вопросами о столице, о скороходах и проч... Я уже забыл эти вопросы, но недавно, перечитывая путешествие Дюмон-Дюрвиля¹, нашел что-то очень похожее на них в простодушных вопросах, делаемых заезжим европейцам царицей Океанийских островов.

 - Эдукованный человек²,- сказала бабушка, когда ушел Иван Петрович,- много света видел, да, кажется, привирает немного попович: я, говорит, живу на самой Петербургской стороне, да еще в Большой Дворянской улице!.. Что он за большой дворянин такой?!. А впрочем,- прибавила она, вздохнув от глубины души,- чем нелегкая не шутит? Теперь свет вот как пошел!

 И старуха быстро начала вертеть одним указательным пальцем около другого.

 Это было очень давно. Впрочем, и до сих пор есть еще в отдаленных провинциях люди, думающие, что если Петербург хорош, то в Петербурге Петербургская сторона должна быть верх совершенства; если дворяне высшее сословие в государстве, то какова же Дворянская улица, да еще в столице?!

 Бабушка и чиновник Иван Петрович во время оно представили моему детскому воображению Петербургскую сторону каким-то эльдорадо³, стороной волшебной, фантастической. Часто, бывало, читая в «Тысяче и одной ночи» описание небывалого замка, состроенного по всем правилам восточной фантазии, я воображал его в столице, на Петербургской стороне, непременно в Большой Дворянской улице, где всякий житель казался мне таким большим дворянином, что и сказать нельзя! То выезжающим с визитом к соседу в золотой карете, в полном генеральском мундире, то на охоту, окруженным сотней егерей и доезжачих, на лихих конях, при звуке труб и рогов. И бог знает чего не рисовала мне моя детская фантазия!..

 И вот прошло много лет. Давно уже любознательная бабушка лежит на деревенском кладбище. Молодые березки, посаженные на ее могиле, уже разрослись большими деревьями. Священник отец Петр тоже умер. Не знаю, жив ли Иван Петрович? До сих ли пор обитает он в Дворянской улице? Или переехал на Литейную, обзавелся лысиной, каретой, связями и важностью?.. А мне, между тем, довелось пожить в Петербурге, довелось увидеть и Петербургскую сторону и Дворянскую улицу.

 Сравнив существенность с моей прежней мечтой, сравнив виденное со слышанным от бабушки и чиновника, я на опыте изведал справедливость пословицы покойного отца Петра видение паче слуха и народной поговорки славны бубны за горами!.. Безотчетно вспомнил страницу истории Кайданова⁴, где весьма красноречиво описан Александр Македонский, и - каюсь - почти было усомнился в величии, мудрости и храбрости означенного героя, даже готов был от души признать его мифом.

 Если у вас много денег, если вы живете в центре города, катаетесь по паркетной мостовой Невского проспекта и Морских улиц, если ваши глаза привыкли к яркому свету газа и блеску роскошных магазинов и вы, по врожденной человеку способности, станете иногда жаловаться на судьбу, станете отыскивать причины для своих капризов, для своих мнимых несчастий, то советую вам прогуляться на Петербургскую сторону, эту самую бедную часть нашей столицы; посмотрите на длинные ряды узких улиц, из которых даже многие не вымощены, обставленных деревянными домами, чем далее от Большого проспекта, тем тише, мрачнее, беднее... Вспомните, что в них живут десятки тысяч бедных, но честных тружеников, часто веселых и счастливых по-своему, и, верьте, вам станет совестно ваших жалоб на судьбу. После страшной тьмы узкого грязного переулка, едва освещаемого в одном конце тусклым фонарем, вы оцените почти солнечный свет газа; после неровной мостовой, толкающей вас беспрестанно под бока, вы спокойно вздохнете, когда коляска ваша плавно покатится по торцевой мостовой; после вида на мелочную лавочку с разбитыми стеклами ваши глаза приятно отдохнут на зеркальных окнах магазинов, уставленных изысканными предметами роскоши.

 У всякого свой вкус, но мне кажется, иногда очень полезно прогуляться по Петербургской стороне.

 Петербургская сторона прежде была лучшая часть города; здесь был дворец Петра Великого (который и до сих пор сохраняется на берегу Невы как драгоценная редкость); здесь жили люди именитые, как видно из названия Дворянских улиц, но впоследствии многие дворцы выстроились на другой, противоположной стороне, и город, торгуя с Москвой и центральными губерниями России, начал расширяться к Московской заставе, а Петербургская сторона, отрезанная от центра города рекой, лежащая на севере к бесплодным финским горам и болотам, начала упадать и сделалась убежищем бедности. Какой-нибудь бедняк-чиновник, откладывая по нескольку рублей от своего жалованья, собирает небольшой капитал, покупает почти за бесценок кусок болота на Петербургской стороне, мало-помалу выстраивает на нем из дешевого материала деревянный домик и, дослужив до пенсиона и седых волос, переезжает в свой дом доживать веку - почти так выстроилась большая часть теперешней Петербургской стороны. Чтоб убедиться в этом, стоит только пойти по улицам и прочитать надписи на воротах домов. Здесь на желтых дощечках красуются все чины, от коллежского регистратора до статского советника. Большинство домов остается за титулярными советниками и чиновниками 8-го класса; домов статских советников мало, действительных статских и далее очень мало; есть домы отставных канцеляристов, унтер-офицеров, отставных камер-музыкантов, истопников, придворных лакеев, даже придворных арапов. Домов купеческих немного и то более на стороне, прилежащей к Васильевскому острову, около Николы Морского; здесь летом живет много биржевых дрягилей и купцов псковских и ржевских, торгующих пенькой и льном.

 Один знакомый мне старик рассказывал, что когда-то давно, во время его молодости, лет пятьдесят назад, он искал на Петербургской стороне квартиру, прочел на воротах довольно опрятного домика надпись: дом отставного арапа NN - и постучал в ворота.

 (NB. Тогда колокольчиков у ворот домов Петербургской стороны не было, да и теперь не везде есть эта роскошь.)

 На стук моего знакомого вышел из калитки седой старичок в белом халате и таком же колпаке, что, при необычайной белизне лица, делало его очень похожим на альбиноса.

 - Что вам угодно?- спросил белый старичок.

 - Мне нужно видеть хозяина дома,- отвечал мой знакомый.

 - Я сам хозяин, к вашим услугам,- и альбинос приподнял колпак...

 - Вы... хозяин?!.

 - Точно так.

 - Так вы... вы господин арап?

 - Точно так.

 - Извините меня, я думал... я привык...

 - Ничего. Что вам угодно?..

 - Я ищу квартиры; у вас, кажется, есть.

 - Прошу покорно.

 Белый арап повел моего знакомого смотреть квартиру, но квартира менее занимала моего знакомого, нежели мысль: отчего арап так побелел? Положим, от старости голова побелела, так рожа должна бы остаться черна, как сапог, а то и рожа белая?! Думал, думал мой знакомый, ходя из комнаты в другую, и, наконец, кое-как обиняками, тонко и вежливо дал заметить альбиносу свое удивление, отчего, дескать, у него такая белая рожа.

 - Это не вас первых удивляет,- спокойно заметил старичок,- я стал арапом собственно по благоволению начальства.

 - Начальства?

 - Точно так. Вот изволите видеть: я служил просто истопником, а как пришло время выходить в отставку, жена и говорит мне: «Григорий Иванович, просись, чтоб тебя отставили арапом: ведь арапам пенсиону вдвое больше». «Штука!» - подумал я и пошел к начальнику, попросил как следует, представил резоны, жена, дескать, дети... Вот он, спасибо, был добрый человек, представил меня арапом, и отставили меня с арапским пенсионом, а лицо-то у меня - какое бог создал, милостивый государь!.. После меня еще человека три вышло в отставку тоже арапами.

 - И все белые?

 - Точно так.

 - Где же они?

 - Живут здесь, неподалеку.

---

 Бедные, по большей части неудобные домы небогатых домохозяев почти всегда занимаются жильцами, живущими весьма нешироко.

 Положим, жил-был человек, занимавший место не важное по своему значению, не важное по жалованью, но так называемое теплое место, благословенное свыше, доставляющее своему обладателю разные блага, необходимые для жизни, и жил чиновник на этом месте долго, женился, обзавелся многочисленным семейством; но жил безрассудно, что называется без пути, не оглядываясь на прошедшее, не думая о будущем, водил дружбу с знатью, давал великолепные вечера и обеды, играл по большой в преферанс и проч. и вдруг нечаянно объелся и умер. На его место не замедлил явиться другой, который очень обязательно попросил съехать с казенной квартиры семейство своего предшественника. Правительство, всегда попечительное, назначило жене и детям умершего, сообразно его жалованью, пенсион; но пенсион оказался ничтожным для людей, привыкших жить в роскоши; ни мать, ни дети никогда не заботились узнать что-нибудь полезное, выучиться какому-нибудь рукоделию, а в городе жить дорого, и вот оне, взвалив свои пожитки, остатки прежней роскоши, на ломовых извозчиков, бредут печальною толпой на Петербургскую сторону.

 Бедный чиновник-мечтатель, бросивший свой родной город и приехавший, что называется наобум, искать в столице счастия, оглядывается с ужасом на свое положение и удаляется на Петербургскую сторону - там для него есть квартира по его карману, там ему все напоминает его родной провинциальный городок.

 И освистанный актер, и непризнанный поэт, и оскорбленная чем-нибудь на белом свете девушка - все убегают на Петербургскую сторону, расселяются по мезонинам и в тишине предаются своим фантазиям.

 На Петербургской вы найдете и несчастного купца-банкрота, по глупости или по излишней доверчивости к людям.

 (NB. Банкроты, так называемые злостные, не живут на Петербургской стороне. Они любят шум и блеск.)

 Найдете заштатного чиновника; найдете юного чиновника, не захотевшего учиться, который теперь живет на четырехстах рублях жалованья; найдете бедного, но благородного родителя-провинциала, привезшего кучу сыновей для определения в учебные казенные заведения. Его можно легко заметить по важной осанке, по здоровому красному лицу, по военному мундиру без эполет, треугольной шляпе с пером и по трем-четырем недорослям в нанковых сюртуках и фуражках, чинно идущим за ним. Любопытно видеть, как это существо, полное сознания своего достоинства, вежливо, любезно, почти робко дает дорогу каждому встречному на тротуаре; сразу заметно и желание показать перед сыновьями пример тонкости светского обращения, и боязнь не обидеть как-нибудь невзначай лицо, может быть, ему нужное со временем.

 На Петербургской вы найдете мастеров без подмастерьев и работников, горничных без барынь и барынь без горничных, сады без деревьев и деревья без саду, растущие так себе, бог знает как и для чего; есть даже речка Карповка, в которой никогда не бывает воды, и есть переулки, постоянно покрытые лужами; в этих переулках плавают утки, растут и цветут болотные травы и разные водоросли.

 На Петербургской вы можете отыскать людей, убивших весь свой век и состояние на тяжбы; впрочем, они редко показываются на свет божий, и когда прочее народонаселение движется, суетится, топчет грязь по улицам и переулкам или крашеные полы на домашних вечерах, эти несчастные сидят дома над бумагами, выводя в тишине невинные крючки.

 На улицах их не встретишь; они не гуляют, они преданы своей мысли, своей цели. Самое лучшее средство ловить этих людей утром, часу в девятом у Мытного перевоза; сюда они собираются, чтоб переехать в Сенат, обремененные связками и свертками бумаг. Один мой знакомый рассказывал, что в старые годы он часто видал там одного худого, чахлого старичка, который с видимым усилием приносил под мышкой тяжелое толстое березовое полено, тщательно завернутое в клетчатый бумажный платок; садясь в лодку, он бережно клал его к себе на колени, любовно глядел на него и укутывал заботливо, словно мать ребенка.

 - Берегите, берегите его, Иван Иванович,- часто, смеясь, говорили старичку молодые чиновники,- неравно простудится ваше полено, станет кашлять, спать не даст.

 - Полно те смеяться,- отвечал старичок,- оно мне и так не дает спать.

 - Да отчего же?

 - Разве я вам не рассказывал?

 - Нет, право, нет!..

 - Ой, рассказывал!..

 - Нет, нам не рассказывали, может быть, Петру Петровичу рассказывали, а нам нет.

 - А может быть; Петру Петровичу, точно, я рассказывал. Это дело прелюбопытное, от этого полена зависит все мое состояние; оно, изволите видеть, милостивые государи, не простое полено, оно мое сердечное, образцовое... В 17.. году я ставил подряд на дрова...- И старик в тысячный раз рассказывал своим обычным слушателям, как он ставил куда-то дрова по подряду, как ему не заплатили вполне всех денег потому, будто бы дрова были короче, нежели положено по условию, как он с премьер-майором А. и провинциальным секретарем В., призвавши их в свидетели, взял собственными руками из кучи своих дров полено, так, без выбору, зря, спрятал его, завел дело... и проч... и теперь для доказательства, в случае потребует надобность, постоянно, отправляясь в Сенат, берет свое полено, высчитывает, сколько носовых платков износило это полено и т. п., словом, говорил, пока лодка не приваливала к другому берегу и его слушатели не разбегались по разным направлениям; тогда и он, вздохнув, давал медную монету лодочнику, брал полено под мышку и отправлялся в Сенат.

 На Петербургской вы найдете несчастных аферистов, но только аферистов, совершенно уничтоженных аферами, не знающих, за что ухватиться, и собирающих в тишине всевозможные способы, как бы вывернуться, выбиться или вы-ползть из своего трудного положения.

 (NB. Чуть аферист начнет оживать - сейчас же бросает Петербургскую сторону; говорят, для них там нездоров климат и неспособно местоположение.)

 Впрочем, я говорю о большинстве населения Петербургской стороны; собственно, о колорите ее. Ее перерезывает чистый прекрасный Каменноостровский проспект, на котором стоит красивое здание Александровского Лицея и год от году выстраиваются прекрасные домики частных людей. Сторона ее, прилежащая к Тючкову мосту, украшена кадетскими корпусами и другими огромными каменными зданиями. Здесь уже исчезает патриархальная жизнь Петербургской стороны, здесь часто вы увидите и карету, и генеральские эполеты, и щегольские парные дрожки доктора или эконома, часто услышите стройный хор полковой музыки, нередко мимоходом заметите на окнах богатые занавеси, в комнатах изящную бронзу и порядочные картины; здесь уже пьют шампанское, едят трюфели и курят сигары, хотя больше домашнего приготовления, однако всегда положенные в иностранный ящик с красным бандеролем; здесь толкуют об опере, хоть часто и не без греха, читают журналы, судят о французском спектакле, правда, часто понаслышке... Словом, здесь Петербургская сторона просветилась.

 Летом вся вообще Петербургская сторона оживает вместе с природой. Дачемания, болезнь довольно люто свирепствующая между петербургцами, гонит всех из города; люди, по словам одного поэта:

 И скачут, и ползут,

 И едут, и плывут

 вон из Петербурга, кто побогаче - подальше, а бедняки - на Петербургскую сторону; она, говорят, та же деревня, воздух на ней чистый, дома больше деревянные, садов много, к островам близко, а главное, недалеко от города; всего иному три, иному только пять верст ходить к должности.

 Вследствие такого рассуждения все домы и домики, все мезонины и чердаки занимаются дачниками; мелочные лавочники закупают припасов втрое против обыкновенного; Клавикордная улица, ведущая к Крестовскому перевозу, гремит от дрожек и заселяется бесчисленным множеством всяких торговцев и промышленников; каждый вечер улицы и переулки оживляются гуляющими, толпами разноцветных дам и кавалеров... Идите по не очень ровному и немного шаткому дощатому тротуару, и вы увидите в подвальных этажах, почти у ног своих, разные трогательные семейные картины: то мужа, играющего на скрипке в то время, как жена кормит кашей грудного ребенка, то строгого отца, дерущего за уши сына, то семейство за чаем, то семейство, встречающее или провожающее гостя, то лицо, бессмысленно смотрящее на улицу; в среднем этаже часто играет фортепьяно и шаркают чьи-то ноги в кадриле или галопаде. Если на беду сторы спущены, вы можете, от нечего делать, задуматься: кто там танцует? молодая ли пансионерка, думающая, что вся жизнь человека есть один непрерывный веселый танец? или старая дева, пишущая хитрые вензеля ногами вокруг человека, которого она хочет во что бы то ни стало очаровать и сделать своим мужем? или толстая барыня, мать огромного семейства, прыгающая до поту, так, сдуру? или шаркает молодой человек в кадриле перед гадкой разрумяненной старухой, женой своего начальника? может быть, это первый опыт его... как бы назвать?.. ну, положим, его уменья жить в свете, с которым он пойдет очень далеко, и вы со временем встретитесь с ним уже с человеком важным и значительным... а если вы не любите мечтать перед опущенными сторами - идите далее; вы можете услышать на мезонине тихие звуки гитары и песню:

 Ты не поверишь, ты не поверишь,

 Ты не поверишь, как ты мила!..

 Иногда высоко на чердаке чихнет кто-нибудь очень громко, а с улицы ему скажут: «Желаю здравствовать».

 Везде жизнь!

 Зато как замирает Петербургская сторона на зиму! С появлением первых желтых листьев на деревьях дачники, словно перелетные птицы, перебираются в центр города; народонаселение уменьшается, сторона видимо пустеет, становится день ото дня тише, мрачнее, печальнее, улицы покрываются грязью... И что это за улицы!.. Кто проезжал Петербургскую сторону от Троицкого моста на острова по Каменноостровскому проспекту, тот и не подозревает существования подобных улиц; сверните с этого проспекта или с Большого хоть направо, хоть налево - и вы откроете бездну улиц разной ширины, длины и разного достоинства, улиц с самыми разнообразными и непонятными названиями, увидите несколько улиц Гребенских, Дворянских, Разночинных, Зеленых, Теряеву, Подрезову, Плуталову, Одностороннюю, Бармалееву, Гулярную; там есть даже Дунькин Переулок и множество других с престранными кличками, есть даже улица с именем и отчеством: Андрей Петрович! иные из них вымощены камнем превосходно, другие тонут в грязи, и извозчик осенью и весной ни за какие деньги не поедет по ним; по некоторым будто для потехи разбросаны булыжники, которые, будучи втоптаны в грязь и перемешаны с ней, дают пренеприятные толчки экипажам; еще некоторые выстланы поперек досками, и езда по ним очень потешна - едешь будто по клавикордным клавишам.

 На Большом проспекте Петербургской стороны часу в пятом утра, весной, очень дружно разговаривали два приятеля, вышедшие из одного дома, в котором еще горели огни, хотя на дворе было уже довольно светло.

 Приятели были молодые люди, опрятно одетые в фраки с какими-то светлыми пуговицами.

 - Ну прощайте!- говорил один другому.

 - Нет, не хочу, не хочу... А ведь мы славно покутили? а? Хозяин предобрый человек, и шампанского было вволю.

 - Ой ли? а вы думаете, это шампанское?

 - А вы как думаете?

 - Я думаю, так себе.

 - Да и я почти то же... право!.. а заметили вы, как на меня посматривала эта брюнеточка? а?

 - Заметил... А мне все кажется, что это было просто шабли мусо⁵...

 - Да, да, именно шабли. Знаете, мне чрезвычайно приятно, что я так нечаянно познакомился с таким прекрасным человеком.

 - И мне также, прощайте...

 - Нет, погодите, куда вы? Не хочу!..

 - Чего вы не хотите?

 - Не хочу «прощайте», лучше «до свидания»! Не правда ли, лучше «до свидания»? а? Лучше «до свидания»? а?

 - Лучше: ну, до свидания!

 - Значит, вы меня навестите? а? Навестите?

 - Навещу, до свидания!

 - Погодите, куда вы?., до свидания!!. а куда вы ко мне придете?..

 - К вам на дом, в ваш дом.

 - В мой дом?.. хорошо, а где же мой дом? а? где он, мой дом, где?

 - В улице... извините, забыл, такая мудреная улица, а у меня плохая память. Забыл улицу, виноват, простите, забыл.

 - То-то забыли: в Полозовой улице. Понимаете? а? Теперь до свидания! приходите же! придете?

 - Приду, до свидания!

 - До свидания! А куда вы ко мне придете?

 - В ваш дом, в Подрезову улицу.

 - Так и есть! опять забыли. У вас гадкая память. Трудно было бы вам, если б вас теперь опять в школу, а?.. Трудно?

 - Трудновато.

 - Да, трудновато. Погодите, вот теперь не забудете моей улицы: слышите: Полозова, Полозова, Полозова. Смотрите.

 И один приятель пополз по проспекту на четвереньках.

 - Теперь не забудете?

 - Нет, не забуду...

 Приятели разошлись в разные стороны. Я думал, что ползающий приятель мистифировал другого, пошел нарочно искать и нашел Полозову улицу, но сколько ни расспрашивал у жителей, отчего такое странное название у этой улицы; все, будто сговорясь, отвечали: «А так, обыкновенно, название такое, какой же ей быть, коли не Полозовой?»

 Насчет улицы Андрея Петровича, или Андрей Петровой, я был немного счастливее.

 Говорят, в этой улице жила когда-то счастливая чета, словно взятая живьем из романов Лафонтена⁶; муж, Андрей Петрович, так любил жену, что и представить себе невозможно, а жена, Аксинья Ивановна, так любила мужа, что и вообразить невозможно (так выражалась рассказчица Андрея Петровой улицы); вдруг, ни с того ни с другого муж помер, а жена осталась и тоже выкинула штуку: съехала с ума с печали и вообразила, что она не Аксинья Ивановна, а Андрей Петрович и что Андрей Петрович не умер, а только обратился в нее, Аксинью, а в существе остался Андрей Петровичем.

 На свою прежнюю кличку она не откликалась, а когда ей говорили: «Андрей Петрович!» - она всегда отвечала: «Ась?» - и ходила в мужском платье.

 Народ сходился смотреть на нового Андрея Петровича и прозвал улицу Андрея Петрова.

 (NB. Это одна из улиц, куда извозчики ни весной, ни осенью не везут, боясь грязи.)

 Еще замечательна на Петербургской стороне одна из Зеленых улиц; она широка, обсажена большими деревьями и имеет ворота при въезде и при выезде, так что целую улицу можно запереть на замок, будто один двор.

 А прочие, несмотря на свое разное название, носят один родственный отпечаток: везде одинаковые или почти одинаковые домики с мезонинами и без мезонинов, палисадники в два куста сирени или желтой акации, везде мелочные лавочки No 1 и в лавке бороды, продающие чай и шелк не на золотники и лоты, а на четвертаки, пятаки и другую монету... принимая их за вес, чему туземцы нимало не удивляются.

 Жители Петербургской стороны обыкновенно обедают дома; так называемой трактирной жизни здесь нет. Всякий женатый человек держит кухарку, которая кормит его, закупая припасы на Сытном рынке, вероятно, названном так потому, что на нем, кроме говядины, мучного товара и зелени, ничего другого не отыщете.

 - А мед, а грибы, а прочее?- кричит обитатель Петербургской стороны.

 - Медом и грибами можно быть сыту. Что же прочее?

 - Например: стекло, ведра, всякая деревянная посуда, гвозди - это все есть на Сытном рынке.

 Об этом я спрашивал известного корнеслова, и он вот что отвечал мне: «Я знал одного храброго человека, который, выпив рюмку водки, съедал самую рюмку, т. е. стекло, иначе, говоря риторическим слогом, выпив содержимое, съедал содержащее и оставался невредим. У меня была лошадь, которая имела привычку грызть ведра и всякую деревянную посуду. Итак, одни только гвозди кажутся материалом немного несъедомым, ну, да нет правила без исключения!»

 Так точно и я считаю исключением немногих холостяков, державших на Петербургской стороне кухарок, следовательно, имеющих у себя дома свой стол, а вообще холостяки нанимают у женатых комнату с прислугой и столом за 30 руб., а иногда и за 25 руб. ассигнациями в месяц. Вам дадут за эту цену низенькую комнатку в 1-м этаже с ходом через кухню; или на мезонине, куда вы подымаетесь по крутой, темной, деревянной лестнице со скрипом; утром девка или баба принесет вам воды умыться, поставит самовар, иногда почистит сапоги, иногда выметет комнату и почти всегда в урочное время поставит перед вами щи, еще что-нибудь и еще что-нибудь.

 Но по большей части жильцы обедают вместе с хозяевами, свыкаются с ними и составляют одно мирное семейство. Обед вообще состоит из трех кушаньев. Комната обыкновенно бывает оклеена обоями фиолетового или буро-зеленого цвета с разными сценами из мифологии.

 (NB. Это самые дешевые обои; их покупают домохозяева в лавочке на Садовой, недалеко от Щукина Двора; платят по 2 ¹/₂, иногда и по 2 копейки серебром за кусок и украшают ими комнаты своих жильцов.)

 Иногда еще в щелях под обоями бывают своего рода неприхотливые жильцы; иногда от окон сильно дует; иногда стены ли промерзают или от какой другой тайной причины, бывает просто холодно в комнате, но это случайности, правда, частые, а все-таки случайности.

(окончание следует)